Я попросила остановиться, и мы нарвали немного черешни – сторож не появился и не наказал нас, Арлито пояснил, что путникам разрешено брать немного, потому бездомные и юродивые на лето кочуют в долину и кормятся фруктами. Те, кто летом ни к кому не прибился, зимой замерзают насмерть.
Мы двигались на юго-восток, к зеленой полосе деревьев, растущих вдоль реки. Сквозь скрип повозки и хруст камней под колесами я не сразу различила монотонный гул, но когда мы спрятались от зноя в тени размашистых тополей с серебристо-зелеными листьями и поехали вниз по течению горной реки, шелест превратился в рокот стремительной воды, сносящей препятствия, ворочающей глыбы.
А еще бросилось в глаза, что тут нет молодых деревьев, а столетние тополя-великаны стоят на размытых корнях, будто на колоннах.
– Каждую весну Бурульча разливается, вода сильно поднимается, тащит камни, которые разбивают мосты. Но случаются и годы страшной засухи, когда русло превращается в ручей и порастает молодыми деревьями.
Чем ближе подъезжали к городу, тем больше попадалось повозок и карет. В конце концов мы повернули к реке и упали на хвост повозке, застеленной мешковиной. Нервный старик-погонщик постоянно оглядывался и стегал коня, надтреснуто покрикивая «н-но!».
Когда въехали на холм, взору открылось обширное плато с гигантским постоялым двором, мы с Эдом залезли в кибитку, Арлито сел на козлы, позволив старику оторваться от нас.
Справа и слева от главной дороги была «стоянка» – деревянные сооружения, похожие на растянутую в пространстве многоногую букву «Н», по три «ноги» с каждой стороны. К перекладине крепились крюки, куда привязывали лошадей – одну напротив второй.
Туда-сюда одни подростки носили ведра, высыпали корм лошадям, ставили ведро под нос коню, ждали, когда он напьется, и передвигали дальше, а другие убирали навоз в деревянные тачки. За «стоянкой» для бедных виднелись места под навесом – для более благородных животных, а за ними – зимние стойла. Лошадей охраняли пожилые мужчины в кожаных жилетах и широких шароварах, вооруженные кнутами и луками.
– Здесь подвесная переправа, она выдерживает только людей, потому повозки и лошадей оставляют под присмотром, за отдельную плату, конечно. На той стороне берут лошадь на время или едут в город на повозке для простолюдинов. Вы подождете здесь, пока я съезжу в орден за подмогой.
– Неужели нет дороги в Дааль? Ну чтобы с мостом? Как же туда еду и прочее возят? – полюбопытствовала я.
– Мост есть, и не один, но севернее. Пришлось бы делать крюк, а здесь у меня старый знакомый Сэмми, он вас спрячет.
Метрах в тридцати от «стоянки», справа от дороги, был целый городок таверн: на первых этажах – харчевни, на вторых – спальни. Слева от нас стоял кособокий сарай, гибрид барака и ангара – в ближней к дороге части был склад, в дальней, похоже, обитали рабочие. Мы не стали сворачивать направо, в гостевой дворик, а направились к крутящимся трехметровым колесам наподобие тех, что у водяных мельниц.
На площадке между гостиницами и переправой не было ничего, только три пустые телеги, ткнувшиеся в землю дышлами.
Путники переправлялись над ущельем в огромной сбитой из досок клетке на тросах. Чтобы облегчить ее вес, боковые перегородки сплели из веревок. Чем-то это чудо техники напоминало фуникулер, но двигал его не мотор, а мускулистые мужчины. Первая пара толкала трехметровое колесо от себя, вторая – вращала на себя, и натянутые между колесами тросы двигались вперед и назад, перемещая над пропастью клетку, наполненную людьми.
С обеих сторон от больших колес наблюдалось по пять малых, двухметровых, причем одно находилось на этой стороне оврага, а второе – на другой. Два троса вверху, на них – кабинка с пассажирами, которая приводилась в движение непонятным пока способом. Скорее всего, в кабине имелся вращающий момент в виде педалей или руля…
Одна из десяти хлипких кабинок заскользила над пропастью, и я поняла, почему она движется: кто-то из пассажиров тянул один из верхних тросов, перемещая клетку, а на подъезде ему помогали мускулистые работники переправы, подкручивая колесо. Они напоминали титанов: сокращаются стальные бицепсы, мышцы на спине вздуваются. Каждый раз перед очередным рывком, когда ноги врастают в землю, кажется, что выпирающие мышцы разорвут кожу и обнажатся стальные жгуты. Я представила, каково это – изо дня в день рвать жилы, вращая огромное колесо, и стало до слез жаль этих людей.
Повозка остановилась в паре метров от хижины, что будто выросла из камней позади последней транспортировочной кабинки и в пяти метрах от обрыва, где клокотала река. Арлито спрыгнул на землю, обошел дом – порог находился со стороны обрыва, – постучал и крикнул, стараясь перекричать рокот бурной реки:
– Сэмми, выходи, это Арлито!
Дверь открылась, и высунулся длинноносый мужичок со скошенным лбом, похожий на крота, причем ростом он ненамного превосходил Арлито. Что рассказывал наш маг, я не слышала, человек-крот шевелил надбровными дугами и кивал, поглядывая на повозку. Потом Арлито осмотрелся и махнул нам – идите, мол, тут безопасно.
Эд высунул голову, вылез из кибитки, протянул мне руку. Я воспользовалась помощью, потупилась, чтоб лицо скрыли волосы, поправила сумку с деньгами, перекинутую через плечо, и ощутила себя мышью, желающей скорее забиться в нору. Улиткой, лишенной раковины, – мягкой и беззащитной. Все время чудилось, будто кто-то смотрит в спину. Но поблизости не наблюдалось никого подозрительного. От гостиниц до обрыва было метров пятьдесят вытоптанной и утрамбованной земли вперемешку с камнями, стояло три телеги, наша – четвертая, единственная с крытым верхом. Два старика с узелками ковыляли к переправе – пожилые, но гордые, без тросточек, они преодолели уже большую часть пути. Три женщины с многочисленными косичками, украшенными яркими лентами, призывно хохотали, косясь на мускулистых парней, которые, вращая колеса, сопровождали каждый рывок протяжным «Э-эх».
Мы с Эдом потянулись друг к другу, взялись за руки и побежали к хижине. Хозяин исчез за дверью, Арлито посторонился, и мы шагнули в полумрак. Домик был рассчитан на человека гномьего роста, если бы я подпрыгнула, то достала бы макушкой потолок, и высокому Эду приходилось гнуться в три погибели, втягивать голову в плечи.
Шаркая по полу, хозяин повел нас по узкому коридору, распахнул первую дверь, что сразу напротив входной:
– Здеся у меня смотрильня. – Он махнул в окно. – Вон, переправа видна. Но нам дальше, туда, тама комната с кроватью.
Комната была крошечной, наверное, три на три метра. Односпальная продавленная кровать, кособокий маленький стол с крошками хлеба и темными пятнами, глиняный кувшин. Два окна, из одного открывался вид на пустырь с телегами и переправу, из второго – на стоящие к нам задним фасадом гостиницы – будто игрушечные, каменные, с яркими черепичными крышами – и огромный сарай, что через дорогу от них.
